Похожие
новый коровник – оббивал камни, смешивал цемент, и песок с пылью налипали на его потное лицо.
И вот теперь он готов был взяться за дело по-настоящему.
Когда мы вышли из молочной, он кивнул на ветхое строение по ту сторону двора.
– Когда подразберусь, перестрою эту развалюху в еще один коровник. Теперь, когда я туберкулезную проверку прошел, года за два расплачусь с долгами – подзанять-то пришлось порядочно. А если все пойдет хорошо, так, может, переберусь когда-нибудь и на большую ферму.
Мы с ним были примерно ровесниками, и между нами завязались дружеские отношения. Мы часто сиживали в их тесной комнатке под низким потолком, его жена подливала нам чай в чашки, а он излагал свои планы. И слушая его, я все больше убеждался, что он из тех людей, которые способны сделать многое не просто для себя, но для сельского хозяйства вообще.
А теперь я смотрел, как он оглядывает свои маленькие владения. Ему не надо было говорить: ‘Я люблю эту ферму. Я чувствую, что здесь я на месте’. Достаточно было взглянуть на его лицо, на нежность, с какой он озирал лоскутки лугов в ложбине между вершинами Эти луга, из поколения в поколение отвоевывавшиеся у вереска и папоротника, уходили к самому гребню, где начиналась бесплодная пустошь с торфяными трясинами. Внизу проселок скрывался в лесу у отрога. Пастбища были тощие, кое-где из тонкого слоя почвы торчали камни, но чистый, пахнущий травами воздух и тишина должны были казаться раем после грохота и дыма заводских цехов.
– Но все-таки займемся коровой, Фрэнк, – сказал я – Я так залюбовался новым коровником, что совсем забыл, зачем приехал.
– Вон та рыжая с белыми пятнами. Я ее последней купил и что-то с ней не так. С самого начала молоко дает плохо и сонная какая-то.
Температура оказалась под сорок. Вынимая термометр, я потянул носом.
– От нее попахивает, верно?
– Да, – сказал Фрэнк. – Я это тоже заметил.
– Ну, так принесите горячей воды, я ее прощупаю.
Матка была полна вонючего эксудата, и, когда я извлек руку, хлынула желтоватая гнойная жидкость.
– Неужели у нее не было никаких выделений?
Фрэнк кивнул.
– Были. Только я особого внимания не обратил. Ведь после отела это дело обычное.
Я ввел резиновую трубку, эвакуировал жидкость, обработал внутреннюю поверхность антисептическим средством и вложил несколько акрифлавиновых пессариев.
– Это ее очистит, и, думаю, она поздоровеет, но кровь для анализа я у нее все равно возьму.
– А для чего?
– Может быть, все и в порядке, но мне не нравится эта желтая жижа. Она состоит из распавшихся ворсинок – их еще называют ягодками на телячьей постельке, – и такой ее цвет может быть следствием бруцеллеза.
– Но он же выкидыши вызывает?
– И все-таки не исключено, Фрэнк. Она могла отелиться преждевременно или даже нормально и быть зараженной. В любом случае кровь нам все скажет. А пока отделите ее от остальных.
Несколько дней спустя за завтраком в Скелдейл-Хаусе я с екнувшим сердцем взял в руки конверт, содержавший лабораторный анализ, вскрыл его и прочел: реакция агглютинации дала положительный результат. Я кинулся на ферму к Фрэнку.
– Давно эта корова у вас? – спросил я.
– Четвертая неделя пошла.
– И она паслась там же, где остальные? Вместе со стельными?
– Да. Все время.
Я помолчал, а потом сказал:
– Фрэнк, я объясню вам, чем это чревато. Вы же хотите знать подробно, какие могут быть последствия, верно? Возбудитель бруцеллеза находится в выделениях больной коровы, и, боюсь, она уже заразила пастбище. Любая из ваших коров – или все они – могла подхватить инфекцию.
– Значит, они выкинут?
– Необязательно. Тут никакого единообразия не существует. Многие больные коровы спокойно донашивают телят. – Я пытался придать своему тону бодрость.
Фрэнк засунул руки в самую глубину карманов. Его худое смуглое лицо помрачнело.
